Семь часов. Я сижу в ресторане «Золотой Лотос» и потягиваю буху.
Буха – эта такая филиппинская водка. И мне, как филологу, очень интересно протянуть ниточку от тагальского корня бух, к словам с той же корневой основой в русском, украинском и белорусском языках. Таким, предположим, как бухать, бухнуть, забухать, бухарик, бухало и так далее. И установить, таким образом, языковое и культурное родство двух братских народов – славян и филиппинцев. (Кстати сказать, город Бухарест имеет тот же корень – бух!)
Мои размышления на лингвистические темы прерывает появление Долорес. Она входит в зал и плывет к моему столику, как некая королева красоты, сопровождаемая восхищенными взорами мужчин – с одной стороны, и не слишком-то радостными взглядами женщин – с другой. На Долорес – облегающее вечернее платье лилового цвета, подчеркивающее все достоинства ее великолепной фигуры. Она подсаживается ко мне за столик, мило улыбаясь.
– Ну, как, отвели Чи к бабушке Юнг? – спрашиваю я.
– Да,– говорит Долорес. – Она так соскучилась за ним, что мне пришлось оставить его у нее на несколько дней.
Что ж, меня это вполне устраивает. К нам приближается официант. Я осведомляюсь у своей дамы:
– Что будем заказывать?
Мой очаровательный гид погружается в изучение меню. Гид выбирает Каре-каре (говяжий язык в ореховом соусе), Путо (рисовые пирожные) и на десерт – Лече флан. Я отдаю предпочтение дарам моря – решаю отведать молочную рыбу Бангус и устриц. После некоторого колебания заказываю себе для разнообразия и кокосовое молоко Букр.
Между тем перед моей милой дамой встает весьма непростой вопрос – что же взять из напитков? Она подходит к проблеме с большой ответственностью: сосредоточенно хмурит брови, водит пальчиком по карточке меню и, наконец, ее выбор падает на красное полусухое вино. Для меня же эта тема давно закрыта – буха. И только буха!
Наша совместная трапеза проходит в теплой дружественной обстановке. Ближе к десерту я откидываюсь на спинку стула и с удовлетворением констатирую:
– Да! Великолепная кухня! Надо будет взять себе на заметку этот ваш «Золотой Лотос».
Долорес смотрит на меня ласковыми глазами:
– Рада, что вам понравилось.
– Говорят, лучшая кухня в мире – это китайская,– продолжаю я развивать кулинарную тему. – Где-то я даже вычитал, что приготовленная неким особым способом утка является секретным оружием Пекина. Если такой уткой угостить иностранных дипломатов, они тут же впадают в столь благодушное состояние, что подписывают любые, даже самые невыгодные для своих стран, документы. Но теперь я вижу, что филиппинская кухня ничем не уступит китайской!
– Это потому, что в Золотом Лотосе поварами работают китайцы,– поясняет Долорес.
Держа в руках большой кокосовый орех, я потягиваю через трубочку приятный прохладительный напиток – букр.
– Э, не скажите,– возражаю я. – У нас в Лондоне тоже есть китайские ресторанчики. Но отведать там такой чудесный освежающий напиток мне никогда не доводилось.
– В этом нет ничего удивительного,– говорит Долорес. – Ведь в вашем климате кокосы не растут. Зато у вас наверняка есть другие лакомые кушанья.
– Какие? – я усиленно кручу шариками в котелке, пытаясь припомнить названия блюд английской кухни. – Пудинг? Бифштекс? Вы знаете, я, конечно, патриот своей страны,– продолжаю с доверчивой улыбкой. – Но... скажу вам по секрету… Вам известно, как о нас говорят острые на язычок французы? Они утверждают, что в аду поварами служат именно англичане!
– Признайтесь, вы сами только что это выдумали! – смеется Долорес.
– Ну, что вы! Я не занимаюсь плагиатом! А вообще-то, все эти сэндвичи, ростбифы, овсяные каши и тому подобная чепуха мне уже до чертиков надоела. Моя кухарка, знаете ли, довольно консервативная особа… И она действует по раз и навсегда заведенному порядку. Если, допустим, в четверг она подает вам рыбное блюдо – то уж будьте спокойны: этим блюдом вы будете давиться по всем четвергам до скончания веков.
– А ваша жена?
Я машу рукой:
– Э, жена… Жена! Была – да сплыла. Моя жена… Я имею в виду, моя бывшая жена, не слишком-то любила готовить,– так от кулинарии мы плавно переходим к некоторым фактам моей автобиографии. – Ей, знаете ли, больше нравились наряды, шумные вечеринки. А я…
– Что – вы?
– А кто, собственно говоря, я такой? – импровизирую я, глядя на Долорес честными бесхитростными глазами. – Ученый! Филолог! Сухарь!
Зал постепенно наполняется народом. На небольшом возвышении возле дансинга какой-то длинноволосый парень в переливчатом пунцовом пиджаке легонько пощипывает струны гитары. К нему присоединяются еще несколько музыкантов, и они начинают играть легкую музыку – что-то похожее на блюз. Длинноволосый поет томным мелодичным голосом:
Губы, зачем вы лгали,
Сердцу о нашей любви?
Нежно о счастье шептали,
И целовали в ночной тиши?
На танцевальный пятачок выходят пары и лениво передвигаются по нему в такт музыке. Долорес от выпитого вина еще больше хорошеет. Щечки у нее разрумянились, а бездонные глаза затянуты мягкой нежной поволокой. Она смотрит на меня этими нежными глазами с золотистыми искорками… так добрая мать глядит на своего оболтуса ребенка.
– Не хотите ли пригласить меня на танец? – шепчут ее нежные розовые губки. – Никогда в жизни не танцевала с ученым-филологом!
Желание дамы для меня – закон. Я встаю из-за стола и приглашаю Долорес. Совместное топтание на ограниченном пространстве, во время которого девушка льнет к моей груди, и ее нежная щечка почти касается моего лица, а мои ладони все теснее прижимают к себе ее упругое стройное тело, еще больше укрепляют между нами чувство доверия и взаимной симпатии. Когда мы возвращаемся за столик, моя партнерша говорит:
– Что-то не слишком вы похожи на ученого!
Я делаю недоуменное лицо, и мое сердце падает: неужели моя легенда дала трещину?
– Что вы имеете в виду?
Девушка лукаво улыбается:
– Для сухаря-ученого вы танцуете совсем даже неплохо…
– Расскажите мне что-нибудь об Англии,– просит Долорес с мечтательным видом. – Эта такая чудесная страна!
– Которую я вижу, главным образом, из окна своего кабинета.
– Ах, не говорите так! Я просто влюблена в Англию! – восклицает Долорес. – Рыцари круглого стола! Джеймс Кук и Ричард Львиное Сердце, Гамлет и Робин Гуд! Это же просто чудесно! Чудесно!
Я флегматично машу рукой:
– А! Все это история… Литература…
– Вы говорите так, потому что англичанин и имеете право на такие слова. Но если бы кто-нибудь другой попытался пренебрежительно отозваться о вашей стране – я уверена, вы бы задали ему славную трепку!
Я пытаюсь опустить Долорес с небес на землю:
– Не стоит так идеализировать мой образ. Я не Айвенго и не рыцарь круглого стола. Я – простой книжный червь, не более того.
Поскольку сведения о стране, которую мне выпала честь представлять за этим столиком, почерпнуты мною, главным образом, из книг Чарльза Диккенса и Вальтера Скотта, а их объем удручающе мал, я спешу поскорее уйти с этой зыбкой почвы.
– Доли, милая… – я накрываю теплую ладошку девушки своей рукой и заглядываю ей в глаза. – Вы позволите мне себя так называть?
Она потупляет очи и, покраснев, вздыхает:
– Да.
– Доли, девочка. Расскажи мне лучше что-нибудь о себе.
Долорес кажется смущенной.
– Ах! Что же я могу рассказать? В моей истории нет ничего интересного.
– Пусть так. Но, поверь мне, для меня твоя история куда интересней всех приключений Робина Гуда.
– Ну, что вам сказать…– начинает Долорес. – Я родилась тут, в этих краях. Окончила школу, потом колледж. Вышла замуж за одного очень хорошего парня. У нас родился сын, вы его видели – это Чи. Но мой муж, к сожалению, погиб.
Я придаю своему лицу скорбное выражение. Девушка поднимает на меня ясные, блестящие глаза:
– Он был рыбак, понимаете? И его судно попало в шторм. Он оказался в списке тех, кто не вернулся.
– И с тех пор вы одна? – мягко, без нажима спрашиваю я.
– Почти.
Ответ как бы повисает в воздухе, и мы оба чувствуем его недосказанность.
– Был один парень,– наконец признается Долорес. – Он был другом Гонсалеса. И тогда ушел с ним в море. А когда муж погиб, вбил себе в голову, будто это он повинен в его смерти. Хотя, как рассказывали, моего мужа просто смыло за борт волной, и винить в этом себя этому другу было просто глупо. В общем, тот парень все время заботился обо мне, оказывал всяческую поддержку, и, наконец, настал момент…
– Когда вы стали близки?
– Да.
– Он любил вас?
– Не знаю. Но он хорошо ко мне относился. И одно время даже хотел на мне жениться. Но у нас так и не сладилось.
– Понятно,– киваю я. – К сожалению, таково большинство мужчин. Когда дело доходит до женитьбы…
– Дело не в том ,– горячо перебивает Долорес. – Филиппе – хороший парень. И он женился бы на мне! Но так уж сложилось. После гибели Гонсалеса он почувствовал, что не может больше выходить в море. А что делать в Рикоко бывшему рыбаку? Разве что пить буху. Подходящей работы тут не было, и он уехал в Манилу. Там он устроился портье в одном отеле. А потом повстречал манильскую девушку, женился на ней – вот вам и вся история.
– И с тех вы не встречались?
– Ну, почему же? Иногда Филиппе наезжает сюда. Ведь у него тут вся родня.
– И он навещает вас?
– Очень редко. И только как друг. Я не хочу, чтобы из-за меня у него рушилась семья.
На первый раз информации более чем достаточно. Теперь надо незаметно выйти из разговора.
– Доли, милая. А что это мы так загрустили? И почему наши глазки стали такими печальными? Давайте-ка выпьем еще немного и потанцуем.
Девушка охотно откликается на мое предложение, и мы выпиваем с ней еще разок – она вино, а я – буху. А потом мы опять танцуем с ней под мелодичный перезвон гитары и томное пение длинноволосого юноши, и я прижимаю к себе молодое тело Долорес, и вдыхаю тонкий изысканный аромат ее духов, от которого идет кругом голова. И какой же он болван, этот Филиппе! – невольно думаю я.
А затем мы выходим из ресторана на свежий воздух, и в ночном небе висят такие крупные звезды, которые можно увидеть только в южных широтах. И мы едем с девушкой на такси, но потом выходим из него, не доезжая до ее дома, потому что нам хочется пройтись пешком. У калитки Долорес мы стоим, словно связанные какими-то нежными путами и, наконец, я решаюсь ее поцеловать. И, поскольку нам обоим после этого очень хочется выпить по чашечке чая, мы заходим в ней в дом, но до чая дело так и не доходит: в полутемной комнате я обнимаю девушку, и она не противиться мне. И нас подхватывает ветер страсти, и он уносит нас на седьмые небеса. И мы купаемся там, в текучих сладостных облаках, и плаваем в безбрежном океане любви...
11
Восемь часов тридцать пять минут. Филиппе опять не появился. Остается последняя надежда – он еще может заступить на дежурство в ночь. Проверить это можно будет завтра утром, а на сегодня с меня хватит – не следует без особой нужды светиться у Шипра, я и так появляюсь тут уже во второй раз.
Я сажусь на электричку и уезжаю в Рикоко, крепко надеясь на то, что пока еще не попал под колпак Яндекса. Не знаю, что подумала Долорес, не обнаружив утром в своей постели некоего ученого-филолога Герберта Стоуна из кембриджского университета? Но дело есть дело. И дело – прежде всего.
Однако как раз дело и не двигается с мертвой точки.
Да, я вошел в контакт с Долорес! (И, надо признать, это был восхитительный контакт!) Я установил, что девушка была знакома с Филиппе Эстрадой и даже некогда являлась его подружкой. И теперь точно знаю, что она попала в фотообъектив Брячислава отнюдь не случайно. И – что с того?
Она больше не поддерживает с Эстрадой близких отношений. К тому же Долорес почти две недели отсутствовала на Филиппинах. И, таким образом, она не может знать о компакт-дисках, переданных Странником ее бывшему дружку.
Следовательно, я взял ложный след – ухлопал на связь с этой девушкой уйму драгоценного времени и не продвинулся в своих поисках ни на йоту.
Одиннадцать часов сорок минут. Я сижу на крохотной веранде в доме своей хозяйки и ем ее стряпню. За этим занятием меня и застает Долорес. Она как раз заходит к тете Лу занять немножко кокосового масла для пирожков. И, пользуясь тем, что тетя Лу – ни бум-бум по-английски, говорит мне с вежливой улыбкой:
– Негодяй! Неужели я так страшна? Почему ты сбежал от меня среди ночи, как вор?
– Я не хотел тебя компрометировать, моя радость,– вяло оправдываюсь я. – Ведь Рикоко – это такой маленький поселок. Тут везде глаза и уши. Начнутся пересуды. Вот я и решил уйти незаметно, пока темно.
– Очень мило с твоей стороны. Уйти – не сказав ни слова …
– Мне было жаль тебя будить, детка,– отбиваюсь я. – Ведь ты так сладко спала!
– И ты решил воспользоваться этим, чтобы задать стрекоча?
– О, Долли! Я заботился о твоей репутации.
– У, разбойник… – она капризно надувает губки. – Ладно. Я прощу тебя, но только с одним условием: ты должен искупить свою вину. И сделать это сегодня же вечером!
Взяв бутылочку кокосового масла, Долорес уходит, даже не взглянув в мою сторону. И это – еще не жена! Как видно, все женщины слеплены из одного теста…
Пообедав, я решаю прогуляться. Местность к центру поселка мною уже разведана, и теперь я решаю осмотреть тылы.
Я иду в самый конец участка тети Лу, опускаюсь в ров, поросший сочной травой, и выбираюсь на грунтовую дорогу. За ней купается в жарких полуденных лучах золотистое поле кукурузы. На дороге – никого: ни людей, ни машин. Я неторопливо двигаюсь в сторону участка, на котором стоит домик Долорес. Вскоре среди кукурузной стены замечаю маленький проход. Куда ведет эта стежка? И вот я уже шагаю между неподвижных стеблей, возвышающихся над моей головой, как копья македонских легионеров. От разомлевшей земли поднимается теплый пар, и почти осязаемое марево животворящей нежности плавает над початками кукурузы. Я двигаюсь по тропинке минут десять или пятнадцать. Наконец поле оканчивается, и за ним моему взору открывается восхитительная картина. Вдали виднеется лагуна, заключенная в объятия почти отвесных бурых скал, поросших кустарником и редкими деревцами. Между лагуной и стеной кукурузы, из которой я только что вышел, струится прозрачный ручеек, и через него перекинут горбатый мостик. За мостиком – песчаная коса, и на ней стоят красавицы пальмы. Со стороны отмели лагуна имеет вид чаши-пиалы, и вода в ней голубовато-зеленая, с некоторой примесью синевы. А дальше, там, где залив теснится меж скальных громад, вода темно-синяя и, по всей видимости, довольно глубокая.
На сонной глади залива я не замечаю ни одной лодки или какого-либо иного плавсредства. Прибрежный песок девственно чист – как видно, по нему еще не ступала нога цивилизованного европейского человека: ни бутылок, ни окурков, ни прочих признаков его присутствия я тут не заметил. Местное население тоже почему-то отсутствует – а ведь какое местечко для пляжа! Лишь только вдали, на прибрежном валуне, виднеется силуэт одинокого рыбака с бамбуковой удочкой в руке. Да загорелый босоногий мальчуган бродит по косе у кромки воды.
Я перебираюсь через шаткий мостик и двигаюсь вдоль залива, к ближайшей скале. Солнышко припекает все сильней, и во мне возникает желание искупаться. Наконец я не выдерживаю: сбрасываю с себя одежду в тени одной из пальм и захожу в воду, надеясь, что сюда не заплывают акулы и барракуды. А если и заплывают, то плавают сейчас где-нибудь в другом месте.
Вода чиста, как слеза младенца, и на дне видно каждую песчинку. Я ныряю, словно дельфин, ощущая всем своим естеством родство с водной стихией. Не даром, наверное, мои коллеги-биологи утверждают, что все живое на Земле вышло из воды. И человек – не исключение.
Накупавшись, я одеваюсь и продолжаю осмотр местности. Я забираюсь на скалы и любуюсь оттуда чудесным видом залива. Потом спускаюсь на отмель. Наконец, уже в сумерках, я возвращаюсь на базу – к хижине тетушки Лу. Пора нанести визит Долорес. Но перед тем как сделать это, мне следует переодеться. С этим намерением я захожу в свою комнатенку, и – замираю.
Окно в мою комнату открыто, и в него льется серый свет. У окна, на стуле, сидит какая-то фигура в комбинезоне.
От фигуры исходит упругая, физически осязаемая сила. Кажется, сам воздух сгустился в моей комнатушке, а время улетело, превратилось в единый бесконечный миг.
– Садись,– произносит фигура на чисто русском языке и слегка поворачивает голову в сторону топчана.
Серый луч света скользит по его гладкой впалой щеке. Голос у моего странного визитера высокий и звонкий, как тонкая гитарная струна. В нем не чувствуется никаких эмоций – ни волнения, ни агрессивности, ни дружелюбия. Я иду к топчану. Каждый шаг дается мне с таким трудом, как будто я бреду по дну водоема. Наконец я опускаюсь на жесткий настил своего лежака. Что это? Сон – или явь?
– Кто вы? – спрашиваю я.
– Тот, кто не желает тебе зла,– слышу в ответ.
Тягучая, нереальная тишина. В голове – ни одной мысли.
– Ты должен прекратить свои поиски,– произносит фигура монотонным, лишенным всякой окраски голосом. – Это становится слишком опасно. Тебя вычислят, самое позднее, завтра к вечеру, а то и раньше. Мы не хотим, чтобы по нашей вине погиб еще и ты. Довольно нам Странника с твоим другом-фотографом.
Его слова, ясные и четкие, похожи на установку гипнотизера. Но еще раньше мне была дана другая установка. Где-то, в глубинах моего сознания, живет такая картина.
… Серый кабинет в сером здании на Лубянке. За письменным столом, в полувоенном кителе, сидит Му. У него серые проницательные глаза на тонком интеллигентном лице – лице интеллектуала высочайшего класса. С этим лицом как-то не вяжутся его густые вьющиеся волосы, напоминающие кудри всенародно любимого поэта-лирика Сергея Есенина. Но Му – не поэт-лирик, у него совсем иная специализация.
Му смотрит на меня своими цепкими стальными глазами и произносит, чеканя каждое слово:
– Ты должен доставить информацию от Странника. Все остальное не имеет значения. Никакие другие сведения, как бы ценны они ни были, тебя не должны интересовать.
В хижине тети Лу звучит мой голос:
– Я должен найти то, за чем послан!
– Мы снабдим тебя всей необходимой информацией,– говорит фигура в комбинезоне. – И обеспечим отход. Кольцо сжимается, самому тебе уже не прорваться.
На столик ложится пластмассовая коробочка с компакт-дисками:
– Здесь то, что ты ищешь. Завтра будь за кукурузным полем, на берегу залива. Мы придем за тобой.
Я открываю рот, чтобы спросить у него, на чем они будут – на катере, баркасе? Но гуманоид уже поднимает ладонь вверх:
– Все. Мне пора.
Он медленно всплывает со стула, и его тело начинает распрямляться, как циркуль, и он поворачивается ко мне спиной. Мой дивный гость выплывает в окно, и он двигается по воздуху, словно по приставленной к небу доске. И он удаляется от меня и растворяется в сумраке надвигающейся ночи.