Бегать, прыгать, мокнуть под дождем, как последний идиот – это да. Это – всегда пожалуйста. Могу даже сигануть с парашютом, если уж на то пошло. Мне это – пофиг дым, я ж с Эйфелевой башни на спор прыгал. Мне только чтоб не торчать на месте, чтоб все время в движении быть. Природа у меня, знаете ли, такая. Да... А ожидать – не, этого я не люблю. Не, ожидание – это не по моей части. А еще говорят, что ждать и догонять – хуже всего. А вот и неправда Ваша. Догонять – это да. Отчего же и не догнать? Можно и догнать. Особливо, коли есть кого. Хе-хе...
Пришел я до тямы в уже больничной палате. Помню, был день, и солнце в окошко светило, а на тумбочке книжка лежала. «Летят журавли», называется. Старая такая книженция, потрепанная, с истертыми картонными краями. И кто ее принес? Людка? Или, может быть, кто из медперсонала? Не знаю. Помню только, что я глаза тогда открыл – а в окошко белый свет светит. И я, словно из какого-то черного омута вынырнул. А рядом с койкой – тумбочка. И на ней – салфетка белая такая, плетенная, с бахромой. А на салфетке – эта самая книжонка и лежит. И, как только я эту книжку в руки взял, да ее название прочел – так мне сразу на душе до того тоскливо стало…
Ну вот, думаю, «Летят журавли». А я-то уже того, отлетался. И никогда, никогда мне уже не взмыть в небеса.
Генерал Биденко стучит пальцем по столу и, гневно сверкая глазами, кричит на своих подчиненных:
– Это ж ганьба! Это ж плевок в лицо всем нам, всем нашим правоохранительным органам! У начальника милиции похищают лопату! На участке, охраняемом молодыми бугаями с зарплатою профессоров! И никто из вас даже и ухом не ведет!
Подчиненные сидят перед шефом, понуро повесив головы. Генерал обводит их суровым взглядом:
– Ну, что притихли? Капитан Пшеничный, вы разработали план оперативных мероприятий?
На дансинге кружили пары. С моря дул легкий бриз, и верхушки пальм покачивались на ветру, подобно гигантским опахалам. Брячислав подтолкнул мне ногой в потертых джинсах фирмы Левис дорожную сумку из кожи канадского носорога. Сумка скользнула по гладкой плитке зеленого кафеля и замерла у моего колена.
– Что там?
– Как и обычно... Пароли, явки… Списки агентуры иностранных разведок. Твоя задача – переправить все это Му.
Ровно в шесть часов десять минут я входил в сквер имени Сальвадора Дали. Это было тихое приятное местечко – такая себе уютная аллейка, по краям которой росли пальмы, кактусы и баобабы. В их тени стояли деревянные скамейки. Впереди брусчатка растекалась на два полукружья, и в ее центре стоял памятник Дю Ришелье.
Чтобы дойти до статуи, мне требовалось не более двух минут спокойной размеренной ходьбы. И, таким образом, точно в назначенный срок должна была состояться моя встреча с Брячиславом.
Памятник Дю Ришелье оказался на своем месте. Брячеслав – тоже...
Этим же вечером я сажусь на манильский поезд и отправляюсь в обратный путь. И снова я лежу на верхней полке купейного вагона и кручу шариками в котелке. И шарики скачут в моей черепной коробке, как в шаровой мельнице, перемалывая вновь поступившую информацию. И на этот раз КПД уникального механизма под названием «Моя голова» достигает вполне приемлемой величины. Но для того, чтобы эта информация поступила в шаровую мельницу моей головы, поплатились жизнью два человека. Эти люди не были наивными простаками. Оба они – асы своего дела, прошедшие прекрасную выучку в недрах отлаженной системы – Советского КГБ. И вот один из них застрелен в отеле Шипр, а другой убит посреди людной улицы отравленной иглой. Обстоятельства гибели первого покрыты мраком неизвестности. Убийство второго совершено у меня на глазах.
Семь часов. Я сижу в ресторане «Золотой Лотос» и потягиваю буху.
Буха – эта такая филиппинская водка. И мне, как филологу, очень интересно протянуть ниточку от тагальского корня бух, к словам с той же корневой основой в русском, украинском и белорусском языках. Таким, предположим, как бухать, бухнуть, забухать, бухарик, бухало и так далее. И установить, таким образом, языковое и культурное родство двух братских народов – славян и филиппинцев. (Кстати сказать, город Бухарест имеет тот же корень – бух!)
Мои размышления на лингвистические темы прерывает появление Долорес. Она входит в зал и плывет к моему столику, как некая королева красоты, сопровождаемая восхищенными взорами мужчин – с одной стороны, и не слишком-то радостными взглядами женщин – с другой...
Однажды, еще до моего рождения, наш город постигло ужасное несчастье: в нем поселился угрюмый человек.
На первых порах никто и подозревал о том, какая беда нависла над нашими жителями, но вскоре в больницы стали поступать дети с какой-то странной, еще неизвестной медицине болезнью. Маленькие пациенты ни на что не жаловались – они просто лежали на больничных койках, сурово поджав губы, и угрюмо молчали.
Мамы малышей пребывали в отчаянии, и их глаза не просыхали от слез; папы испускали печальные вздохи. От родителей тревога перекидывалась к бабушкам и дедушкам, дядям и тетям, друзьям и знакомым. Эпидемия ширилась, и над городом все плотнее сгущалась атмосфера уныния и безысходности.
Восемь часов пятнадцать минут. Филиппе Эстрада наконец-то появился на моем горизонте! Он выходит из отеля Шипр и, не глядя по сторонам, направляется к подземному переходу. Не желая наступать на пятки Эстраде, я даю ему время уйти немного вперед, и когда между нами устанавливается намеченная мною дистанция, намереваюсь последовать за ним, но тут делаю для себя неожиданное открытие: я не один, кто интересуется ночным портье.
Впрочем, открытие это не такое уж и неожиданное. Эту парочку я засек сразу же, как только она объявилась. Крашенная блондинка со смуглой, как у цыганки, кожей и какой-то тип лет тридцати в черных зеркальных очках со стриженым ежиком...
